Неточные совпадения
Он
прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили
в швейцарской с шапками свои
тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни. Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
Какие б чувства ни таились
Тогда во мне — теперь их нет:
Они
прошли иль изменились…
Мир вам,
тревоги прошлых лет!
В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья…
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И
в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
Не отходи от нее все время; я оставил ее
в тревоге, которую она вряд ли перенесет: она или умрет, или
сойдет с ума.
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная
тревога и весь этот ужас душевный не могли
пройти без последствий. И если он не лежал еще
в настоящей горячке, то, может быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная
тревога еще поддерживала его на ногах и
в сознании, но как-то искусственно, до времени.
Николай Петрович продолжал
ходить и не мог решиться войти
в дом,
в это мирное и уютное гнездо, которое так приветно глядело на него всеми своими освещенными окнами; он не
в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице и с этою грустию, с этою
тревогой…
Он
ходил много, почти до усталости, а
тревога в нем, какая-то ищущая, неопределенная, печальная
тревога, все не унималась.
Вошел
в дом, тотчас же снова явился
в разлетайке,
в шляпе и, молча пожав руку Самгина, исчез
в сером сумраке, а Клим задумчиво
прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги
в ящики стола, доказывая себе, что обыск не будет иметь никаких последствий. Но логика не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной
тревоги.
— Еще бы вы не верили! Перед вами сумасшедший, зараженный страстью!
В глазах моих вы видите, я думаю, себя, как
в зеркале. Притом вам двадцать лет: посмотрите на себя: может ли мужчина, встретя вас, не заплатить вам дань удивления… хотя взглядом? А знать вас, слушать, глядеть на вас подолгу, любить — о, да тут с ума
сойдешь! А вы так ровны, покойны; и если
пройдут сутки, двое и я не услышу от вас «люблю…», здесь начинается
тревога…
Скажи она, вот от такого-то или от такой-то, и кончено дело, он и спокоен. Стало быть,
в нем теперь неугомонное, раздраженное любопытство — и больше ничего. Удовлетвори она этому любопытству,
тревога и
пройдет.
В этом и вся тайна.
«А ведь я друг Леонтья — старый товарищ — и терплю, глядя, как эта честная, любящая душа награждена за свою симпатию! Ужели я останусь равнодушным!.. Но что делать: открыть ему глаза, будить его от этого, когда он так верит, поклоняется чистоте этого… „римского профиля“, так сладко спит
в лоне домашнего счастья — плохая услуга! Что же делать? Вот дилемма! — раздумывал он,
ходя взад и вперед по переулку. — Вот что разве: броситься, забить
тревогу и смутить это преступное tête-а-tête!..»
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался
тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя
в каюте, читать книгу.
Ходил он
в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля,
в которого не верил.
Часов
в 8 вечера на западе начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром. Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали
в одном месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь
в другой стороне. Потом все опять погружалось
в глубокий мрак. Стрелки начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но
тревога оказалась напрасной. Гроза
прошла стороной. Вечером зарницы долго еще играли на горизонте.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти
в самых ее истоках.
Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около ямы с водою на краю размытой террасы. Ночью снова была
тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял
в воздух и отогнал зверя.
…Тихо
проходил я иногда мимо его кабинета, когда он, сидя
в глубоких креслах, жестких и неловких, окруженный своими собачонками, один-одинехонек играл с моим трехлетним сыном. Казалось, сжавшиеся руки и окоченевшие нервы старика распускались при виде ребенка, и он отдыхал от беспрерывной
тревоги, борьбы и досады,
в которой поддерживал себя, дотрагиваясь умирающей рукой до колыбели.
Надо сказать, что она, тотчас после приезда Федоса, написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо,
в котором спрашивала, действительно ли им был выдан вид Федосу Половникову; но
прошло уже более полутора месяцев, а ответа получено не было. Молчание это служило источником великих
тревог, которые при всяком случае возобновлялись.
Когда мы вернулись
в пансион, оба провинившиеся были уже тут и с
тревогой спрашивали, где Гюгенет и
в каком мы его оставили настроении. Француз вернулся к вечернему чаю; глаза у него были веселые, но лицо серьезно. Вечером мы по обыкновению сидели
в ряд за длинными столами и, закрыв уши, громко заучивали уроки. Шум при этом стоял невообразимый, а мосье Гюгенет, строгий и деловитый,
ходил между столами и наблюдал, чтобы не было шалостей.
Прошел год, другой. Толки шли все шире.
В тихую жизнь как бы вонзилась какая-то заноза, порождавшая смутную
тревогу и окрашивавшая особенным оттенком все события. А тут случилось знамение: гром ударил
в «старую фигуру».
Сердце у меня тревожно билось,
в груди еще стояло ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро
прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную
тревогу, с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как рядом,
в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Несколько дней он был как-то кротко задумчив, и на лице его появлялось выражение
тревоги всякий раз, когда мимо комнаты
проходил Максим. Женщины заметили это и просили Максима держаться подальше. Но однажды Петр сам попросил позвать его и оставить их вдвоем. Войдя
в комнату, Максим взял его за руку и ласково погладил ее.
Для этого одного он провел все время, с пяти часов пополудни вплоть до одиннадцати,
в бесконечной тоске и
тревоге, возясь с Киндерами и Бискупами, которые тоже чуть с ума не
сошли, мечась как угорелые по его надобности.
…Очень бы хотелось получить письма, которые Шаховский обещал мне из России. Может, там что-нибудь мы бы нашли нового.
В официальных мне ровно ничего не говорят — даже по тону не замечаю, чтобы у Ивана Александровича была
тревога, которая должна всех волновать, если теперь совершается повторение того, что было с нами. Мы здесь ничего особенного не знаем, как ни хлопочем с Михаилом Александровичем поймать что-нибудь новое: я хлопочу лежа, а он кой-куда
ходит и все возвращается ни с чем.
Если б мне сказали
в 1826 году, что я доживу до сегодняшнего дня и
пройду через все
тревоги этого промежутка времени, то я бы никогда не поверил и не думал бы найти
в себе возможность все эго преодолеть.
Не спал
в этом доме еще Белоярцев. Он
проходил по своей комнате целую ночь
в сильной
тревоге. То он брал
в руки один готовый слепок, то другой, потом опять он бросал их и тоже только перед утром совсем одетый упал на диван, не зная, как вести себя завтра.
Его оживление отталкивало
тревогу, посеянную Рыбиным. Хохол
ходил по комнате, потирая рукой голову, и, глядя
в пол, говорил...
Он
ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то
в воздухе, отсекал от самого себя. Мать смотрела на него с грустью и
тревогой, чувствуя, что
в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
По временам
в Европе
ходили смутные слухи о том, что Берлин сбирается снабдить Пруссию свободными учреждениями, и слухи эти вливали
тревогу в сердца соседей.
Нас мгла и
тревоги встречали,
Порой заграждая нам путь.
Хотелось нередко
в печали
Свободною грудью вздохнуть,
Но дни
проходили чредою,
Все мрак и все злоба вокруг —
Не падали духом с тобою
Мы, горем исполненный друг!
И крепла лишь мысль и стремилась
К рассвету, к свободе вперед —
Туда, где любовь сохранилась,
Где солнце надежды взойдет!
Я слишком много стал думать о женщинах и уже решал вопрос: а не пойти ли
в следующий праздник туда, куда все
ходят? Это не было желанием физическим, — я был здоров и брезглив, но порою до бешенства хотелось обнять кого-то ласкового, умного и откровенно, бесконечно долго говорить, как матери, о
тревогах души.
Однажды Боря вдруг исчез со двора. Шакир и Наталья забили
тревогу, а постоялка
сошла в кухню и стала спокойно уговаривать их...
…Ему приятно к нам
ходить, я это вижу. Но отчего? что он нашел во мне? Правда, у нас вкусы похожи: и он, и я, мы оба стихов не любим; оба не знаем толка
в художестве. Но насколько он лучше меня! Он спокоен, а я
в вечной
тревоге; у него есть дорога, есть цель — а я, куда я иду? где мое гнездо? Он спокоен, но все его мысли далеко. Придет время, и он покинет нас навсегда, уйдет к себе, туда, за море. Что ж? Дай Бог ему! А я все-таки буду рада, что я его узнала, пока он здесь был.
Феденька недоумевал. Он был убежден, что тут есть какая-то интрига, но
в чем она состоит — объяснить себе не умел. Бедный! Он, видимо, следовал старой рутине и все искал каких-то фактов, которые дали бы ему повод объявить поход. Он не подозревал, что система фактов есть система устарелая, что нарождается и даже народилась совершенно иная система, которая позволяет без всякого повода, без малейшего факта бить
тревогу и
ходить войною вдоль и поперек, приводя
в трепет оторопелых обывателей…
Погоня схватилась позже, когда беглецы были уже далеко. Сначала подумали, что оборвался канат и бадья упала
в шахту вместе с людьми. На сомнение навело отсутствие сторожа.
Прошло больше часу, прежде чем ударили
тревогу. Приказчик рвал на себе волосы и разослал погоню по всем тропам, дорогам и переходам.
А
в тюрьме идет своя жизнь, глухая и чуткая, слепая и зоркая, как сама вечная
тревога. Где-то
ходят. Где-то шепчут. Где-то звякнуло ружье. Кажется, кто-то крикнул. А может быть, и никто не кричал — просто чудится от тишины.
На расплывшееся, красное лицо Натальи монах смотрел так же ласково, как на всё и на всех, но говорил с нею меньше, чем с другими, да и сама она постепенно разучивалась говорить, только дышала. Её отупевшие глаза остановились, лишь изредка
в их мутном взгляде вспыхивала
тревога о здоровье мужа, страх пред Мироном и любовная радость при виде толстенького, солидного Якова. С Тихоном монах был
в чём-то не согласен, они ворчали друг на друга, и хотя не спорили, но оба
ходили мимо друг друга, точно двое слепых.
Впрочем, Софья Николаевна не очень постарела; но когда я видел ее
в последний раз — ей минул шестнадцатый год, а с тех пор
прошло девять лет. Черты лица ее стали еще правильнее и строже; они по-прежнему выражали искренность чувств и твердость; но вместо прежнего спокойствия
в них высказывалась какая-то затаенная боль и
тревога. Глаза ее углубились и потемнели. Она стала походить на свою мать…
Кругом опять вошла
в колею жизнь пустыни. Орлята и коршуны заливались своим свистом и ржанием, переливчатым и неприятным, по ветвям лиственниц
ходил ленивый шорох, и утки, забыв или даже не зная о недавней
тревоге, опять лежали черными комьями на гладкой воде озера.
Вот ждем,
прошла ночь, тоже бурная, вьюжная, и
тревога мне
в душу запала.
Это произвело
в доме
тревогу, и мы целые сутки клали лед к больной ноге Авроры; а через несколько дней она стала
ходить с палочкой, причем
в ее фигуре и походке обнаружилось чрезвычайно большое сходство с покойной бабушкой. Оно было так велико, что сначала всех нас удивило и заставило улыбаться, а потом показалось и поразительным.
Спустя час после всей этой
тревоги дверь каморки растворилась, и показался Герасим. На нем был праздничный кафтан; он вел Муму на веревочке. Ерошка посторонился и дал ему
пройти. Герасим направился к воротам. Мальчишки и все бывшие на дворе проводили его глазами молча. Он даже не обернулся, шапку надел только на улице. Гаврило послал вслед за ним того же Ерошку,
в качестве наблюдателя. Ерошка увидал издали, что он вошел
в трактир вместе с собакой, и стал дожидаться его выхода.
— Пустомеля!.. Стыда во лбу нет!.. Что говорит!.. Он от кого узнал? —
в тревоге и горячности, быстро взад и вперед
ходя по келье, говорила Манефа.
Так забудь же про свою
тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не
ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
Пишут мне, что ты, тая
тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто
ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
— Сгорели?.. Да, недурно, недурно, слава богу… Надо будет по чарке дать марсовым… А как-то смотр
пройдет, Степан Ильич! — с
тревогой в голосе прибавил старший офицер.
Не ответила Дуня, но с тех пор Петр Степаныч не
сходил у нее с ума. И все-то представлялся он ей таким скорбным, печальным и плачущим, каким видела его
в грезах
в луповицком палисаднике. Раздумывает она, как-то встретится с ним, как-то он заговорит, что надо будет ей отвечать ему. С ненавистью вспоминает Марью Ивановну, что воспользовалась душевной ее
тревогой и, увлекши
в свою веру, разлучила с ним на долгое время. Про Фленушку и про поездку Самоквасова
в Комаров и помина нет.
Не только днем Герцен выходил во всякую погоду, До и вечером — интересовался разными"conferences"на политические темы. И на одной из них тогдашнего молодого радикального публициста Вермореля
в известной тогда Salle des capucines он и простудился. Первые два дня никто еще не видел ничего опасного
в этой простуде, и среда
прошла без участия хозяина, но без всякой особой
тревоги. Его стал лечить все тот же Шарко. И на третий же день определилось воспаление легкого, которое от диабета вызвало нарыв.
…А сегодня утром я прочел, это сражение продолжается, и снова овладела мною жуткая
тревога и чувство чего-то падающего
в мозгу. Оно идет, оно близко — оно уже на пороге этих пустых и светлых комнат. Помни, помни же обо мне, моя милая девушка: я
схожу с ума. Тридцать тысяч убитых. Тридцать тысяч убитых…
Проходит несколько минут
в молчании. Жилин обводит глазами тарелки и, заметив, что к супу еще никто не прикасался, глубоко вздыхает и глядит
в упор на покрасневшее, полное
тревоги лицо гувернантки.
А так как я,
ходя к Капитону и возвращаясь назад, изрядно устал, то меня одолел сон, но и сон этот был тоже исполнен
тревоги: то я видел, что давно уже купил себе сказанное Капитоном поле, и живу уже
в светлом доме, и близко меня журчит родник свежей воды, и бальзамный куст мне точит аромат, и ветвистая пальма меня отеняет.
В ожидании его Владислав стал опять неистово
ходить по комнате, думая усиленными движениями угомонить сердечную
тревогу. Ожидания вестника были мучительны, минуты казались ему часами. Наконец послышался звонок; он отпер дверь; Кирилл подал ему письмо от паненьки Елизбеты.
Несколько недель провела она
в величайшей
тревоге, бросая по временам искоса подозрительные взгляды на встречавшегося Якова Потаповича, но, наконец, видя его прежним, совершенно спокойным и, видимо, ничего не подозревающим, успокоилась и сама, решив, что, верно, Григорий ошибся, или Яков Потапович
прошел через сад к Бомелию, жившему по ту сторону Москвы-реки, почти напротив хором князя Василия Прозоровского, и не мог, таким образом, подсмотреть и подслушать их.